Главная › Новости

Часть II ДВА НЕГОДЯЯ В СКРЫТОЙ ДОЛИНЕ 12 страница

Опубликовано: 27.08.2018

Гай Юлий Орловский - Любовные чары №5| Юджин – повелитель времени (Озвучка СР Максим)

Главная Обратная связь

Дисциплины:

— Лучше не надо, — возразил напарник. — Я не про Злого, а про артефакты. Как ты туда через волосы добе­решься?

— А ты приглядись. Они не по всей поверхности лежат, там вроде лабиринта. Видишь, со стороны карусели проход есть? Можно через него...

— Опасно, Химик. Мне один раз волосы кисть чуть не обмотали, еле сбросил их. Так потом неделю болело еще больше, чем вот плечо сейчас. Ну его, давай полетели...

Но я его не слушал, вылез из вертолета и встал рядом с колпаком. Спросил:

— Машина крепко села, не провалится?

— Вроде крепко, — неохотно откликнулся он. — Химик, да куда ты их положишь-то? В руках, что ли, понесешь?

— Ты забыл, партнер. — Я снял куртку, отстегнул ремни на груди и стащил со спины контейнер, который нашел в домике на склоне. Тот состоял из двенадцати квадратных ячеек, то есть металлических коробочек, посаженных на общую резиновую основу, стенка к стенке, так что они об­разовывали что-то вроде сот, и каждая была закрыта отодвигающейся вбок металлической крышкой с отдельным замочком-фиксатором.

— А, нуда... — протянул Никита разочарованно. — Таки забыл.

Обойдя вертолет, который стоял на островке твердой земли посреди болота, я прижал контейнер к груди и сказал:

— Застегни, неудобно самому.

Он затянул пряжки ремней в районе моих лопаток, и те­перь верхний край контейнера оказался на высоте кадыка. Я сел на лыжу, снял ботинки, закатал штанины до колен и рукава до локтей. Ботинки положил в вертолет, выпрямил­ся, помахал руками, разминаясь, и шагнул с края островка.

Болото было невелико, из центра, где опустился верто­лет, мы видели его края со всех сторон, но оно оказалось глубже, чем я рассчитывал. Штаны закатал зря: тепловатая жижа сразу поднялась до колен, а потом и до середины бе­дер. Я остановился. Ржавые волосы были прямо передо мной, стелились, будто по твердой земле. Но слева, там, где тускло поблескивала грязная вода, виднелся проход, и я по­вернул к нему.

Дно под босыми ступнями было мягким и неприятно скользким, я шел будто по спинкам тысяч лягушек. То и де­ло оттуда поднимались пузырьки, проскальзывали между пальцами ног и лопались вокруг меня. Я миновал свобод­ную от волос полосу, обогнул кочку, из которой торчал весь увешанный колючей бахромой куст, и увидел, что дальше между мной и каруселью волосы затянули всю поверхность, кроме небольшого участка, покрытого круглыми краснова­тыми листьями, плоскими и пушистыми, неподвижно ле­жащими на поверхности. Между ними торчали блекло-ро­зовые цветки — какая-то разновидность водной мяты.

Занятая растениями область оставалась единственным путем к карусели, и я пошел туда, осторожно разгребая ли­стья перед собой. Гудение смерчей над аномалией стало громче, я уже ощущал ток теплого воздуха, идущий от нее. Листья покачивались, шелестели. Я не срывал их с протянувшихся от дна стеблей, лишь отводил в стороны, остав­ляя позади широкий след, который затягивался, когда ли­стья постепенно отползали на место.

Вокруг аномалии шла полоса воды, свободная и от ржа­вых волос, и от всех болотных растений. Карусель потре­скивала, тихо шипела, распространяя волны теплого возду­ха. До нее было метра три, и в метре от нее, то есть почти вплотную к той границе, приближаться к которой побоялся бы любой опытный сталкер, поблескивали три артефакта под названием «кровь камня»: два передо мной, третий левее.

Достигнув середины зарослей мяты, я оглянулся. Ники­та стоял возле вертолета, ухватившись за дверцу, с пистоле­том в руке и напряженно глядел на меня. Я кивнул ему, от­вернулся, Сделал шаг и замер.

Передо мной на большом листе была жаба. Пупырчатая, бледно-зеленая и тоже очень большая. А еще на листе, точ­но в центре, будто котлета на тарелке, лежал крупный мор­ской еж.

Глава 6

На самом деле он не морской и совсем не еж. Почему его прозвали «морским» — понятия не имею, а вот с «ежом» все ясно: темный бугристый шар с иглами. У недавно поя­вившихся артефактов они длинные и тонкие, как у настоя­щего ежа, у старых, начавших засыхать, напоминают скорее черные резиновые шипы сантиметровой длины, с широки­ми основаниями. Морские ежи, как и кристальные колюч­ки, обычно возникают неподалеку от ржавых волос; я пона­чалу, когда мы только сели здесь, удивился даже, почему это ни одного не видно.

И вот на тебе — увидел. Лучше бы не видел. Потому что это был взведенный еж.

В обычных условиях еж — штука малоопасная. Ну, уко­лоться можно, если голыми руками взять, да только кто ж за артефакты голыми руками хватается? То есть, может, кто-то и хватается, да только такие, как правило, долго не жи­вут. Так вот, ежа можно взять рукой в толстой перчатке — и ничего тебе не будет. Но потом его можно сильно сжать. И тогда он начнет набухать, бугристая поверхность между иглами зашевелится, вздуваясь и опадая, на ней возникнут пузыри... а потом он КАК ПРЫГНЕТ! Отскочит от твердой поверхности, ударится, будто каучуковый мячик, и прыгнет опять. И еще, и еще... Я как-то видел подвал под берлогой Курильщика, он нам с Пригоршней спьяну его показал, по­хвастался. У него там, видите ли, сейф с честно нажитыми непосильным трудом — то есть непосильной скупкой и пе­репродажей артефактов, а также непосильной спекуляцией оружием и краденым оборудованием — кровными сбереже­ниями. И этот сейф двое придурковатых сталкеров-нович­ков, не успевших понять, что у нас к чему, захотели как-то ночью очистить от содержимого. Они смогли вырубить Заику, охранявшего подвал, смогли отключить какую-то хитрую сигнализацию, которую скупщику соорудил Боро­да, но они не знали, что в небольшой комнате с бетонными стенами, где располагался сейф, хитромудрый Курильщик поставил ловушку для дураков: два взведенных морских ежа. И когда новички забрались туда и на всякий случай прикрыли дверь за собой, чтобы никто не услышал, как они разбираются с сейфом, ежи разобрались с ними. Ну а потом сияющий от гордости за свою предусмотрительность пья­ный Курильщик привел туда нас с Пригоршней и проде­монстрировал, что из этого вышло. Молодые сталкеры напоминали потекший от жары темно-красный сыр. Они стали дырчатыми, так что обоих теперь можно было приспособить в хозяйстве вместо дуршлагов.

Если ежа швырнуть во что-то — он срабатывает. Если сильно сжать, то сработает, когда отпустишь. Если на него наступить — он сработает; если рядом раздастся громкий резкий звук — он сработает, все равно как чувствительная сигнализация на автомобиле. Если его просто взять в руку — надев специальную перчатку или рукавицу, — поло­жить в контейнер и аккуратно закрыть крышку, он не сра­ботает. Если только он не «взведен», потому что тогда он сработает, даже после того как на него сильно дунуть или звонко хлопнуть рядом с ним в ладоши.

Этот еж был взведен: кожистый шар с тонкими, еще гибкими иглами (значит, молодой, а такие скачут особенно резво) слегка надувался и опадал, на боках его то распухали, то съеживались уродливые лилово-синие пузырьки, иглы шевелились... Ежи не такие уж простые штуки. Конечно, они не разумны, но это не предмет и не растение, это, как мне кажется, именно организмы, пусть и с очень необыч­ной физиологией. Как и кристалл — ведь он не просто про­тыкает воздух лучами, он целится в органику. И ежей она будто притягивает, то есть даже если дело происходит не в замкнутом небольшом помещении, как тогда, у Курильщи­ка, а на открытом месте — все равно разыгравшийся еж во время первых двух-трех прыжков, скорее всего, вмажется в стоящего рядом человека или зверя.

Жаба сидела неподвижно, пялясь на меня тупыми гла­зами. Сзади раздалось призывное шипение Пригоршни: должно быть, я замер перед ежом слишком надолго, и на­парник забеспокоился. Я повернул голову, поднял руку и показал большой палец — мол, все путем, просто я, Ники­та, залюбовался красотой ваших украинских болот, расчув­ствовался и забыл, для чего залез сюда.

Отвернувшись от него, я осторожно пошел в обход — так осторожно, как не ходил, наверное, еще ни разу в жиз­ни. Жаба не шевелилась и не моргала. Интересно, она вооб­ще заметила мое появление, осознала его или нет? В какое-то мгновение мне даже показалось, что она дохлая, но нет: пухлое горло едва заметно напрягалось.

Лист с ежом был теперь сбоку. Очень-очень медленно я сделал еще один шаг. Вот они, два небольших красно-алых конгломерата, прямо передо мной. А чуть дальше — кару­сель. Эта вряд ли перебросит из Долины еще куда-нибудь, дважды подряд такие чудеса не случаются, скорее вздернет, прокрутит пару раз да разорвет на части.

Из вертолета я захватил тряпку, испачканную машин­ным маслом, которую нашел позади кресел, и теперь достал ее из-за пазухи. Намотал на ладонь, вытянул руку перед со­бой, взял артефакт, лежащий, как кусок пенопласта, прямо на поверхности болота, одновременно левой отодвигая за­слонки четырех ячеек на груди. Вложил кровь камня в одну, закрыл, тут же взял второй, тоже закрыл и пошел влево. Воло­сы на голове стали потрескивать, шевелиться от электричест­ва. Карусель гудела, смерчи на ней непрерывно шипели. Все­го полметра в сторону — и хана сталкеру по прозвищу Химик.

Я взял третий артефакт, спрятал. Постоял несколько се­кунд на одном месте, размышляя. Нет, не пойду за четвер­тым, ну его, опасно слишком. И так похудел уже, должно быть, на пару кило за эти минуты.

Повернувшись, направился обратно, сразу найдя взгля­дом лист с жабой, сидевшей теперь ко мне задом. Миновал полосу свободной от растений жижи вокруг аномалии и вновь вступил на участок, занятый мятой. Никита стоял в той же позе, наверное, и не шелохнулся с тех пор. Одними губами я произнес:

— Заводи.

Он вопросительно поднял голову, и я повторил, тща­тельно артикулируя:

— За-во-ди...

Он понял, кивнув, полез в вертолет. Я прошел лист с ежом. Винты начали вращаться, а жаба за спиной пронзи­тельно квакнула.

Это был мощный «квак» здорового, хорошо поевшего, уверенного в своих возможностях существа.

— Взлетаем! — заорал я, ринувшись вперед, с корнями выдирая мяту и скользя пятками в иле.

Сзади донеслось громкое бульканье, а потом во все сто­роны полетели мягкие зеленые ошметки: квакнув, жаба подписала себе смертный приговор. Раздался протяжный свист, причем он удалялся от земли, становился все тише и тут же стал нарастать: еж падал. Чуть не зацепив кистью ко­лючую ветку ржавых волос, я выскочил на берег, поскольз­нулся, упал у самых лыж, оглянулся: посередине участка, где росла мята, небольшой округлый предмет стремительно ударил в воду, выбив вертикальную струю грязи, прямую, как стрела, метра полтора высотой.

Винт ревел, вращался над головой. Высунувшись из от­крытой дверцы, Никита схватил меня и затащил внутрь. Перевалившись через его колени, я вновь оглянулся. Боло­то взбурлило, еж наискось вылетел из него, будто торпеда, подняв небольшой вал воды, метнулся к нам.

Пригоршня захлопнул дверцу; вертолет оторвался от земли. Раздался глухой удар, и машина качнулась, а дверца глухо скрипнула. Схватив наушники, я нахлобучил их на голову. Еще один удар — в днище, прямо под нашими ступ­нями. Рефлекторно мы оба поджали ноги.

— Выше, выше давай! — крикнул я, увидев кроны осин прямо перед колпаком.

Чиркнув лыжами по верхним веткам, мы пролетели над ними, и болото осталось позади.

— Не мог он к днищу прицепиться? — озабоченно спро­сил Никита, надев наушники.

Я покачал головой.

— Погнуть мог, но не пробить, это слишком все же.

— Хоть что-то хорошо... — Он еще тяжело дышал. — Блин, дались тебе эти артефакты! Еле ноги унесли!

— Ничего, зато плечо теперь тебе подлечим, а мне спину.

— Да хрен бы с ним, с тем плечом...

— Не ной, все нормально, что нормально кончается. Живы — и ладно.

— Я не ною, а... — Он замолчал, вглядываясь в ланд­шафт впереди. Там были холмы, ничего интересного.

— Что? — спросил я.

— Колхоз за этими холмами, кажется?

— Там он, да. А что?

— Мне показалось... вроде вспышки какие-то. Ты не за­метил?

Холмы были совсем близко. Никита вел вертолет между' двумя склонами, и я уже видел край засеянного поля.

— Нет, не заметил.

— Может, показалось, — неуверенно сказал он. — Хотя нет, вон же...

Через мгновение перед нами открылась низина, в кото­рой стояли коровники, сараи и покосившиеся домишки. Мелькнула площадь, двухэтажный трактир, машины воен­ных, мчащиеся по улице...

— Это что такое?!

Крыши домов приближались стремительно, хотя Ники­та уменьшил скорость. Под нами проскочил край поля, где за большим трактором с прицелом пряталось несколько фигур. Потом — изгиб дороги, окруженной покосившимся штакетником, двор с колодцем, где незнакомый селянин распрягал Безумного, перед тем как мы реквизировали те­легу с конем. А затем прямо перед нами оказался неболь­шой грузовик-броневичок вроде тех, что мы уже видели, но с более крупной кабиной, без стыков и соединений перехо­дящей в крытый кузов. Из прорези в броне на боку кузова стреляли, а по обочине бежал Звонарь, волочащий за собой пожилую тетку, и пули проламывали изгородь с кустами прямо позади них, нагоняя.

Вертолет повис в двух метрах над дорогой. Грузовик круто повернул, уходя от столкновения, перед собой я уви­дел листы железа, скрывающие лобовое стекло, и узкую щель между ними. Должно быть, водитель глядел через нее, и тогда он был настоящим асом, раз сумел вовремя заме­тить нас, неожиданно опустившихся с неба у него на пути. Но все же его умений оказалось недостаточно: избежав столкновения, грузовик налетел на гору обломков, по кото­рой мы с Никитой вчера забрались на крышу мазанки.

— Стреляй! — заорал напарник, и я вжал красную кнопку на джойстике, за который обеими руками держался по­следние несколько секунд.

Груда обломков послужила для броневика трамплином. Хотя он был все же слишком тяжелым, чтобы взлететь по-настоящему, но он въехал по ней, будто по эстакаде.

Из вращающихся стволов пулемета ударила мутно-бе­лая струя. Она впилась в склон позади колес, пробурила его, взметнув наклонный фонтан щепок, ржавого железа и мусора. Я повел джойстиком — струя поднялась выше, пре­следуя машину.

Гора осела, но броневик уже выкатился на крышу. Вер­толет начал подыматься, пулеметная очередь пошла даль­ше, перескочила на скат и пробила его, взломав балки и об­решетины. Мне показалось, что сейчас броневик провалит­ся в темную дыру, внезапно образовавшуюся под задними колесами, но он задрал кабину и выполз из нее, перевалил­ся через жестяной конек. Мгновением позже очередь пере­ломила жесть, будто спичку, а машина слетела по противо­положному скату и рухнула за домом кабиной вниз, врезав­шись в землю всем своим весом, будто большой дубовый шкаф, который неумелые грузчики пытались через окно спустить со второго этажа, да уронили на асфальт. i А еще через мгновение мазанка рассыпалась, превра­тившись в груду дерева и кусков обожженной глины.

Вертолет стал разворачиваться, и я снял палец с кнопки. — Погоди, надо их добить, раз уж... — начал я и смолк, когда мимо колпака с визгом пронеслись пули. Испугав­шись, что сейчас сквозь пролом на месте дверцы они попа­дут в меня, я выхватил «форт» и подался вбок, выставив ру­ку с пистолетом.

По улице со стороны площади несся мотоцикл с крытой коляской необычных очертаний: ветровое стекло перед во­дителем раза в два больше обычного и куда сильнее изогну­то, а коляска формой напоминает поставленную на ребро раковину с прорезью в передней узкой части. Из прорези торчал ствол.

Вертолет все еще поворачивался, и я не мог направить пулемет вдоль улицы. Да и времени не было: торчащий из коляски ствол задрожал, поливая нас огнем.

Две или три пули пронеслись сквозь кабину над моим плечом и мимо груди вжавшегося в спинку Никиты, пробив дверь рядом с ним. Если бы я сидел выпрямившись, они бы попали в меня, а так лишь горячий воздух обжег затылок.

Мотоцикл вильнул на ухабе, очередь ушла в сторону, и пулемет в коляске смолк. А я, не удержавшись, свалился под сиденье. Вытянул ноги, так что пятки уперлись в двер­цу на стороне Никиты, и руки — они до локтей высунулись наружу — и начал стрелять.

Ветровое стекло мотоцикла украсилось плоскими белы­ми клубками, следами пуль, которые повредили, но не смог­ли пробить его. Мотоцикл вновь вильнул, и тут вертолет сильно накренился вбок, когда напарник попытался взле­теть выше. Меня бросило вперед, я закричал, выпустив «форт», попытался вцепиться в край дверного проема. Зем­ля качнулась, оказавшись вдруг прямо подо мной, и я выле­тел наружу, напоследок заехав Пригоршне каблуками в подбородок.

Напарник, в свою очередь, попытался ухватить меня за штанину, но не смог, и я рухнул вниз.

Хорошо, что успел вытянуть руки, зацепившись за одну из посадочных лыж. Ноги качнулись, так что я чуть не сде­лал «солнышко», все вокруг тошнотворно провернулось — правая рука сорвалась, и я повис на левой. И увидел, что мо­тоцикл несется прямо на меня, увидел черный шлем водите­ля за ветровым стеклом, понял, что верхний край этого стек­ла сейчас врежется в колени, раздробив их, — и согнул ноги.

Пальцы соскользнули, я свалился на водителя, рухнул на сиденье позади, ухватившись за обтянутые бледно-зеле­ной тканью плечи. Ударился задницей так, что чуть не под­скочил обратно, схватившись за вертолетные лыжи. Мото­цикл опять вильнул, но управляющий им солдат смог удер­жать равновесие. Вертолет, за колпаком которого маячило удивленное лицо Никиты, накренился и отвалил в сторону, задрав нос.

На мотоциклисте была военная форма, черные полуса­поги и глухой черный шлем. Сквозь помутневшее от вы­стрелов стекло я увидел дом, к которому мы стремительно приближались. Я выхватил из кобуры на боку солдата пис­толет, приставив к шее под краем шлема, заорал:

— Тормози! Это... брейк! Я тебя не убью... но киллере, но дэт ю, только остановись!

Но вместо этого он резко качнул головой назад. Ствол пистолета соскользнул с шеи, а задняя часть шлема вреза­лась в мой нос.

Кажется, после этого я завизжал, как свинья, которую режут. Слишком уж сильной была боль: он проломил мне переносицу. Но вместе с болью пришла ярость. Уже не за­думываясь над тем, что делаю, я буквально вонзил пистолет под его шлем и выстрелил несколько раз подряд.

Я не видел последствий, но, думаю, нижняя челюсть мотоциклиста превратилась в фарш, перемешанный с кост­ными осколками. Голова откинулась — я успел отклонить­ся, чтобы не получить по носу еще раз, — после чего води­тель привалился к моей груди. Пальцы на руле разжались, я одной рукой ухватился за него. И тут же слева в коляске от­кинулась узкая дверца.

Внутри сидел здоровенный мужик в таком же, как у мо­тоциклиста, черном шлеме, а еще в джинсовом костюме и черных полусапогах, покрытых железными заклепками. На куртке тоже были заклепки, с рукавов свешивались цепоч­ки, какие-то побрякушки, медальоны и звездочки. Он дер­жал ручной пулемет. Распахнув дверцу, стал поворачивать его ко мне, я же вытянул в сторону коляски руку и нажал на курок, целясь в бочкообразную грудь.

Пистолет клацнул: патроны кончились. Ствол пулемета уже просунулся в дверцу, здоровяк тяжело развернулся на слишком узком для него сиденье, прицеливаясь в меня, а я изо всех сил пнул его ногой.

Он подался назад, выпустив оружие, которое рухнуло в узкий просвет между мотоциклом и боком коляски. Все это отвлекло меня на пару секунд, а дом впереди был уже со­всем рядом. Не выпуская пистолета, я рванул руль. Это по­могло нам не врезаться в стену, но не спасло от аварии. Под стеной дома была груда мусора, мы взлетели по нему и вло­мились в окно, пробив коляской край покрытой трещина­ми глиняной стены.

Звуки заполнили небольшую комнату, как раскаленный пар: лязг, скрежет, шипение, вой. Металлическая скоба лопнула, и коляска отлетела в сторону. Мотоцикл рухнул на бок среди обломков мебели, бешено вращая колесом, раз­брасывая куски стульев, лавок, какие-то ржавые железяки, посудные черепки и при этом медленно крутясь на одном месте. Мы с мертвым мотоциклистом упали чуть раньше, причем он оказался снизу, смягчив удар.

Не поднимаясь, я оглянулся, увидел лежащую в углу комнаты коляску. Здоровяк в джинсе выбирался из нее. Я привстал, окинул взглядом мотоциклиста и выдернул из петли на его ремне обойму. Отщелкнул ту, что была в руко­яти пистолета, вставил новую. Вскочил на колени, повер­нулся, вскидывая оружие, — и кулак размером в половину моей головы опустился на руку, выбив его.

А потом этот же кулак врезался мне в лицо.

Хорошо, я успел отклониться, так что он ударил по лбу, а то бы физиономия превратилась в кашу. Но и так мне по­казалось, что внутри головы загудел колокол, по которому кто-то заехал железным ломом. Верхняя часть тела припод­нялась, ноги разогнулись, я на мгновение принял позу че­ловека, который ныряет в воду спиной назад, — и рухнул на неровный пол в метре от здоровяка.

В голове гуляло эхо колокольного звона — то громче, то тише, то глуше, то звонче. Я уперся в пол локтями и при­поднял голову. Джинсовый стоял неподалеку, сгорбив­шись, чтобы не цепляться за низкий потолок. Он стащил с головы шлем, показав большое красное лицо, гриву волос, стянутых сзади в хвост, темную бороду с легкой проседью, обвислые щеки и кривой, уродливый шрам под левым гла­зом. В ухе было железное кольцо, на котором болтался по­блескивающий серебром череп.

Зажав шлем под мышкой, он шагнул ко мне, звеня це­почками и медальонами. Я хрипло сказал, отползая:

— Ну ты, байкер... Я люблю таких кабанов. Когда они падают, то сильно гремят и сами уже не встают.

Его лицо осталось невозмутимым. Великан подступил ближе, занеся ногу в черном полусапоге пятьдесят шестого размера, собираясь опустить на мою голову шипованную подошву, но я ожидал именно этого и откатился в сторону, к разрушенной печке под стеной. Вскочил, сжимая черный от копоти чугунок, на дне которого еще лежала сгнившая картошка, и с размаху ударил байкера по голове.

То ли спутанные волосы смягчили удар, то ли череп у него был сверхпрочный... Глаза его, правда, распахнулись широко-широко, так что я увидел мутное бельмо, затянув­шее левый, тот, под которым был шрам. Черный шлем вы­пал из-под мышки, здоровяк сделал шаг назад и слегка кач­нулся — но не упал. Если б меня так ударили, голова бы уш­ла между плеч до самых ушей, но этот устоял на ногах!

Впрочем, даже секундного замешательства мне хватило, потому что я уже понял, что драться с ним дальше бессмыс­ленно.

И выпрыгнул в окно.

Глава 7

Нырнув в кусты, растущие вдоль обочины, я споткнулся о корягу, упал и скатился в неглубокий овраг. Замер там, лежа на боку, прикрыв лицо согнутой лодочкой ладонью. Нос болел неимоверно, из глаз даже слезы выступили. И лоб — со мной впервые такое приключилось, чтобы бо­лел лоб, раньше я считал, что там и болеть-то нечему. Еще ломило в ребрах, а в левом плече что-то неприятно пощелки­вало всякий раз, когда я двигал рукой.

От площади донесся шум двигателя, превратился в рев и смолк: кто-то пронесся по дороге мимо. Раздался крик, по­том звук автоматной очереди. Вновь все ненадолго стихло, после чего на другом конце колхоза часто застучали выстре­лы. Но шагов поблизости слышно не было: байкер не пре­следовал меня, должно быть, выбрался из той комнаты че­рез заднюю дверь и попал во двор позади дома.

Раздался знакомый голос. Я прислушался, встал, пока­чиваясь, и выбрался из оврага.

Посередине улицы шел Никита с «валом» в правой руке и «браунингом» в левой. Одну ногу он слегка приволакивал, рубашка была разорвана от плеча аж до поясницы, но вы­глядел напарник вполне бодрым. Шел он медленно, напря­женно глядя вперед, прислушиваясь к шорохам, и видно было, что готов выстрелить в любое мгновение.

— Хочешь умереть в одиночку? — спросил я, шагнув на дорогу.

Стволы дернулись в мою сторону, и тут же он выкрикнул:

— Химик!

— Спокойно, спокойно... — Я всмотрелся в полуразру­шенную мазанку за спиной Пригоршни: не видно ли где страшного байкера.

— Вот так! — сказал он обрадовано. — Жив! Я так и знал, что жив. И я вот тоже...

— Ствол какой-нибудь найдется? — спросил я, прибли­жаясь.

— Второй «вал» в кабине остался, — виновато ответил Никита, протягивая мне «хай пауэр» и доставая из кобуры другой.

— А где вертолет?

Мы пошли к площади, я то и дело оглядывался на ма­занку.

— Топливо закончилось, так я его за колхозом посадил. Там у них трактор рабочий еще, оказывается, есть, вот рядом с ним и посадил, чтоб оттащить можно было куда-ни­будь в случае чего. Там же колеса на лыжах, видел? Ты куда пялишься все время? Я ответил:

— Да в домике том мужик один остался... Чуть не убил меня.

— Нет там никого. Я когда мимо проходил, внутрь по­смотрел на всякий случай, чтоб в спину не подстрелили. Пусто.

— Значит, он точно через заднюю дверь выскочил и ку­да-то по своим делам пошел...

С площади донесся звук продолжительной очереди, не­привычно громкий и одновременно глухой, тяжелый. Ко­гда смолк, раздался пронзительный крик.

— Из чего это они стреляют? — удивился Пригорш­ня. — Какое-то оно чересчур сильное...

Сбоку затарахтел мотор.

Рука напарника дернулась, глушитель «вала» описал ко­роткую дугу и выплюнул несколько пуль в вынырнувший из кустов на обочине мотоцикл. Не такой, на который свалил­ся я, а с открытой коляской и ветровым стеклом обычных размеров. В коляске никого не было, на мотоциклисте — знакомая военная форма и черный шлем. Одной рукой сол­дат держал руль, второй прижимал к боку «узи», из которо­го наверняка собирался пристрелить нас, как только маши­на, придавив кусты, вылетит на дорогу, — но опоздал. Вет­ровое стекло осыпалось, затем пули пробили шлем. Солдат завалился влево; мчась прямо на нас, мотоцикл накренил­ся, коляска приподнялась. Никита вновь выстрелил, опус­тив ствол. Переднее колесо взорвалось, и мотоцикл будто наткнулся на бетонный «башмак», которым заканчиваются рельсы в тупиках: он резко перевернулся, руль врезался в землю, задняя часть взлетела. Мертвый солдат упал, машина перекувыркнулась через него, вращаясь, рухнула на землю.

Заднее колесо продолжало крутиться с тихим шипени­ем. Кашляя и разгоняя ладонями поднявшуюся пыль, мы обошли место аварии. На ходу я нагнулся, подхватил «узи». Компактный, удобный — хорошее оружие. Я взял его в пра­вую руку, а «браунинг» в левую.

— Евреи крутой ствол сделали, — одобрительно пробур­чал Никита, покосившись на автомат.

— Да уж, — согласился я. — Мудрость Торы этому не мешает, наоборот...

Напарник важно пояснил:

— Это тебе мини-вариант достался, он меньше трех ки­ло должен весить. А темп под тыщу выстрелов в минуту, ра­дуйся. Погляди, патроны-то есть?

Пыль слегка осела, и видно стало лучше. Я вытащил ро­жок, покрутил в пальцах и сказал:

— На тридцать два вроде. И почти полный.

— Что у тебя с носом?

— Сломали, по-моему. Там какой-то страшный чувак был, в той мазанке, Никита. Он в коляске мотоцикла сидел, на который я свалился, а потом как стукнет меня, аж...

Впереди, на площади, вновь глухо застучал пулемет, да так, что земля под ногами задрожала.

— Что ж это за машинка такая у них? — изумился Ники­та. — Вроде знакомый звук, да только... Ну ё-моё! Не может же быть, чтобы они сюда притащили...

Выстрелы смолкли, раздался гул двигателя. Мы шли, подняв оружие, не слишком близко друг к другу, но и не очень далеко. Впереди дорога поворачивала, так что трак­тир видно не было, лишь самый край площади.

— Значит, вояки раньше времени подрулили, — сказал Пригоршня. — Прям утром. Одна группа за вертолетом по­ехала, вторая — сюда. И таки мы капитана этого, Пирсняка, тогда сильно обозлили.

— Ты обозлил, — возразил я.

— Ну ладно, я. Он, видать, и вправду псих больной: ре­шил в ответ весь поселок выкосить.

Я сказал:

— Сюда едут.

Гул превратился в рев, и на дорогу вынеслась машина. Мы увидели кабину, как у джипа, с листом брони на месте лобового стекла. Кузова позади не было, лишь железная ра­ма. Прямо за кабиной торчал штырь с креслом, в котором кто-то сидел, перед ним был пулемет с парой таких длин­ных стволов, каких я в своей жизни еще не видывал.

- Ой, ё! — заорал Пригоршня. — Это ж КПВТ! Танко­вый, спаренный!!!

Мы выстрелили одновременно из всех четырех стволов. Пули забарабанили по железу, машина резко ушла в сторо­ну, фигура в кресле мотнулась, и я узнал капитана Пирсня-ка. Он подался вперед, навалился грудью — стволы, оба метра в полтора длиной, повернулись.

— Тикай, Химик!

Затряслась, с лязгом втягиваясь в лентоприемник, ле­жащая сбоку на крыше кабины металлическая лента. Улицу накрыл грохот, в сравнении с которым все предыдущие слышанные мною во время перестрелок звуки казались писком обессиленного комара.

Мы прыгнули в разные стороны, а дорога между нами взорвалась, когда предназначенные для противотанковых ружей пули калибром четырнадцать с половиной милли­метров взрыли ее. Почему-то капитан выбрал именно меня, стал поворачивать пулемет в мою сторону. Оглушенный, ошарашенный, я метнулся к кустам, слабо понимая, что происходит, скакнул, ломая ветви, как несущийся в страхе от лесной облавы секач, врезался в покосившийся заборчик, своротил его, увидел прямо перед собой колодец и прыгнул туда, бросив оружие.

Нет, я не нырнул в далекую темную воду, у меня все же хватило ума ухватиться за цепь: перед тем как перескочить через низкий край, я успел заметить, что она размотана и свисает с ворота, верхним звеном прикрепленная к вбитому в него «ушку».

Цепь зазвенела, закачалась. Я уперся ногами в закруг­ленную стенку, ткнулся лопатками в противоположную часть широкой каменной трубы и повис неподвижно. Ря­дом что-то взорвалось, затрещало, и я вдруг понял, что сам себя загнал в ловушку: если Пирсняк попадет по вороту, тот неминуемо сломается, превратится в щепки и труху, кото­рые упадут вниз вместе с цепью и тем, кто на ней висит.